Лев Вершинин - Два веса, две мерки [Due pesi due misure]
Въезжаем, но ворота, ведущие в раздевалку, из которой игроки выходят на поле, закрыты, и нам приходится затормозить.
Тут тоже стоит группа полицейских агентов.
— Мы получили приказ расположиться за выходами у кромки поля, — говорит наш полицейский, сидящий рядом с шофером. — Особая служба.
— Хорошо, — отвечает один из агентов, — сейчас откроем.
Но тут к кабине подбегает другой фараон.
— Подожди, — восклицает он, — разве тебя временно не отстранили от службы?
— Конечно, отстранили, разве не видишь, какую работенку мне поручили, — отвечает тот.
— Что, перевозку трупов в морг?
Наш полицейский захохотал.
— Если хочешь занять мое место…
Дежурные у главных ворот кричат:
— Эй, вы! Пропускайте поскорей этих четырех мастодонтов. Они всем дорогу закрывают.
Ворота открылись, и мы въехали.
Смотрю в зеркало заднего обзора и вижу, как въезжает второй, третий и наконец четвертый фургон.
Целых две минуты я сидел затаив дыхание. Только я начал прочищать легкие и не успел даже выдохнуть весь накопившийся за эти две минуты воздух, как Огреза запечатала мне рот поцелуем и мгновенно пролила полстакана слез на мое лицо.
— Все позади, мы на стадионе. На стадионе! — Она начинает всхлипывать.
Беру ее за талию и сажаю.
— Успокойся, — говорю. — Все в порядке, только постарайся ничего не испортить.
Проверяю, на месте ли четыре моих фургона.
Мой фургон и тот, что с игроками, — на широкой площадке за южными воротами, два других — за северными воротами у раздевалок.
Спрыгиваю на землю.
Навстречу мне идет Тонналярда. Уши у него торчат из-под берета, лицо багровое.
— Дело в шляпе, хозяин! — говорит он.
Влезаем в фургон с игроками.
Они все стоят в кузове и полнятся счастьем. Кидаются меня обнимать, приходится, черт побери, отбиваться от них обеими руками.
— Уймитесь! — говорю. — До начала игры еще уйма времени. Если кто-нибудь вас увидит, мы пропали. Старайтесь не дышать, а если кому-нибудь захочется почесать себе спину, пусть потерпит.
Ого Пальма подходит и пожимает мне руку.
— Это еще не конец, — говорю, — проследи, чтобы твои ребята не наделали глупостей. Можно переодеваться, но пусть никто не высовывается из фургона.
Черный Свитер со своей трубкой подвигается к самому моему носу.
— Могу я теперь позвонить? — спрашивает.
— Нет, — отвечаю, — все телефоны заняты. Как только хоть один освободится, я тебе скажу. Слушайте меня внимательно, — обращаюсь я к Ого Пальме и к игрокам. — Готовьтесь выйти на поле и будьте начеку. Точно в положенное время появятся игроки «Апатиа», главный судья и боковые судьи. Вы даже не пошевелитесь. Сколько времени судья должен ждать, прежде чем он объявит победившей единственную команду, которая вышла на поле?
— Четверть часа, — отвечает Ого Пальма, — если команда противника так и не выйдет на поле стадиона. Судья должен подождать четверть часа и потом объявить выигравшей команду, которая на поле вышла.
— Отлично, — говорю. — Подождете до последней минуты. А на исходе времени, когда все решат, что вы уже не выйдете, распахивайте двери и бегите на поле к судье. Усекли?
— Яснее ясного, — отвечает Ого Пальма.
— Вот так компот! — восклицает Тонналярда.
Вылезаю из кузова и закрываю борт.
До начала игры осталось немногим более часа.
Вижу, что на ступеньках и верхних скамьях уже полно народу, а болельщики всё прибывают и прибывают.
Повсюду развеваются желто-розовые знамена. Вскоре появилось и фиолетово-голубое, но толпа болельщиков встретила его яростными криками.
А громкоговоритель вопит на весь стадион, и оттуда вырываются грохочущие звуки, словно рядом взорвалась бомба. Кажется, это поет певица из породы крикунов, а ей подпевает хор автоматчиков и подыгрывает пианино-гигант.
Постепенно я добираюсь до входа в раздевалку.
Доступ туда преграждают группы фараонов в штатском и кордон солдат.
Прорываюсь через кордон к двери.
Проскальзываю через кучку фараонов и подхожу к лестнице, ведущей вниз, в раздевалку.
Тут тоже полно народу. Все кричат, спорят, оглядываются вокруг.
На одной из дверей табличка: «Буйни-клуб».
Дверь распахнута, и комната тоже битком набита.
Солидный тип в сером элегантном костюме и с сигарой в зубах сидит в раздевалке на скамье и разговаривает одновременно с дюжиной людей.
— Мы не смогли даже собрать вторую команду из запасных, — говорит один из собеседников. — Тогда бы хоть выручку спасли.
Толстяк разводит руками и бьет ими по коленям.
— Да, сплошное разорение, — говорит он.
Вхожу и закрываю дверь.
— В нужный момент команда выйдет на поле, — объявляю.
Все оборачиваются и смотрят на меня так, словно я дьявол, вынырнувший из подземелья.
Толстяк вынимает сигару изо рта.
— Что вы сказали?
— Что в нужный момент команда выйдет на поле, — повторяю.
— Вы что, из сумасшедшего дома сбежали?! — восклицает кто-то.
— У всех входов тучи полицейских, — добавляет другой.
— Ни команда, ни тренер, ни его сестра не повинны в убийстве, — говорю.
Все бросаются ко мне, что-то кричат. Приходится вспрыгнуть на скамью, чтобы не растерзали.
Толстяк встает и тычет мне потухшей сигарой в левое колено.
— Молодой человек, — говорит он, — вы отвечаете за свои слова?
— Вы комендаторе Четвертьвола, президент футбольного клуба «Буйни»? — спрашиваю.
— Да, а это советники, — говорит он.
— Выходите все на поле — и сами увидите.
— Молодой человек, вы что, смеетесь над нами?! — восклицает Четвертьвола.
— Если команда выйдет на поле и будет играть, — говорю, — отдаете мне половину выручки?
Он смотрит на меня, потом обменивается взглядом с советниками.
— Четверть, — говорит.
— Четверть вола? — спрашиваю.
У него сразу кровь приливает к горлу, и он весь багровеет.
— Четверть выручки, — отвечает.
— Прекрасно, — говорю. — Желаю вам победить.
Все устремляются к выходу, толстяк с сигарой в последний раз бросает на меня испытующий взгляд и тоже кидается к двери.
Из коридора до меня доносится адский шум. Иду взглянуть, что там происходит.
Это прибыли игроки «Апатиа» во главе с тренером. В окружении десятков полицейских и человек двадцати болельщиков. Они гурьбой входят в свою раздевалку.
Решаю, что самое время задать несколько вопросов тренеру и игрокам «Апатиа».
Выхожу в коридор и пытаюсь пробиться к дверям их раздевалки.
Кто-то хватает меня за плечо и кричит:
— Римо! Беги за лейтенантом Трамом! Тут Пипа!
Поворачиваюсь, беру фараона под мышку, как тюфяк, и несу в раздевалку «Буйни-клуб», где запираю его в шкаф.
Но чтобы проложить себе дорогу, приходится размазать по стене еще трех фараонов.
Бегу к лесенке, ведущей на поле, а сам слышу — за мной несется туча народу.
Оборачиваюсь и вижу: впереди мчится сержант Каучу, за ним — лейтенант Трам.
Черт побери! Если не удастся поговорить с игроками и тренером «Апатиа», все полетит кувырком.
Выскакиваю на свежий воздух, натыкаюсь на кордон солдат и откатываюсь к группе фотографов.
Утопаю в море фотоаппаратов, вспышек и лампочек, и когда мне удается вырваться из этой пучины, лейтенант Трам хватает меня за галстук.
— Вот удача, — говорит. — Не думал, что ты окажешься в этих краях. Нам с тобой и за три месяца не переговорить об этой истории.
— О какой еще истории? — спрашиваю.
— Вот повезло так повезло! — восклицает подоспевший Каучу. Берет наручники и подходит ко мне. — Посмотрим, что за басню ты теперь придумаешь.
Надевает мне на запястья наручники, а я кончиком ботинка с силой щекочу ему лодыжку.
— Для начала объясни, как ты сюда пробрался, — говорит лейтенант Трам.
— Тем же способом, что и остальные зрители, — показал при входе пропуск.
— Какой еще пропуск?
— Вот этот, — говорю. Вынимаю из кармана пропуск главного редактора «Пенальти». Трам берет его и рассматривает.
— Ага, отлично! — восклицает Трам. — Займемся и этим синьором.
И кладет пропуск-себе в карман.
Вдруг он что-то увидел у меня за спиной и широко раскрыл глаза от изумления.
Оборачиваюсь.
Ко мне приближается Огреза, проходит сквозь группу фотокорреспондентов, которые встречают ее вспышками блицев.
— Какое совпадение! — восклицает Трам. — Мы весь город перевернули вверх дном, вас разыскивая. Откуда вы взялись?
Огреза даже не удостаивает его взглядом.
Смотрит на меня, и две огромные, как мощные лампы, слезы, выкатившись из ее зеленых глаз, падают и катятся по земле.
